В детском садике, как водится, было две воспитательницы – любимая и ещё одна. И нянечка; откликалась на «тётя Катя». Высокая на фоне двух невысоких воспитательниц, худая, с белой косынкой на голове и красными от воды руками. Помню, как она всё время мыла посуду и воспитывала нас, пытаясь получить профессиональное признание от старших коллег. Тётя Катя училась в педучилище на воспитателя заочно. Я заранее сочувствовала детям, которым она достанется.
Выводы были сделаны на личном опыте. Когда в тихий час она коварно сдёрнула одеяла, под которым мы с соседом мирно вели беседу на предмет, чем мальчики отличаются от девочек. Наорала, пристыдила, пошла к старшим коллегам ябедничать. Ну вот какую такую к детям в однёху выпускать? Где уважение к чужим границам? Где понимание фройдовской теории о сексуальности?
Садик я не любила. Он пах безнадёгой, бессмысленностью и покинутостью. Сосед по столу, мальчик Серёжа, мог съесть всю манную кашу вместе с комочками. Иногда он доедал наши порции, но один раз меня сдал, когда я свою полную тарелку поменяла на его пустую. А на улице у него зелёные сопли свисали до побородка, и он некрасиво шмыгал, пытаясь втянуть их обратно. Не пошла бы с ним в разведку, не пошла.
Компот в обед немного скрашивал существование. Алгоритм я просчитала быстро. Чтобы в компоте было больше ягод и яблок, надо помочь тёте Кате накрывать столы. Я быстро выпивала жидкость, а потом смаковала сухофрукты, которых у меня в бокальчике было больше, чем у кого-либо. Любимая воспитательница на прогулке пела с нами песни про Щорса и его повязанную голову, на «Крейсере «Аврора» я всегда плакала. Мы учились играть в камешки – мелкая моторика мастхэв в дошкольном воспитании. Слушали рассказы про детей воспитательницы – как они поют песни под гитару и записывают их на магнитофон. Сказка, не жизнь, чистая сказка. Мне до первого магнитофона десять лет, а до гитары почти никогда.
А потом подготовка к новогоднему утреннику, самому главному в детсадовском годовороте. Мне, как любимице любимого воспитателя, прочат главную роль – лисы. Лиса на тот момент моё альтер эго. Все сказки, которые мне читают родители, про лису, которая, чтобы подумать, говорила главному герою «Зажарь-ка мне курочку с масличком да пожирнее», а потом находила хитрый выход. Не зря же битый небитого везёт. Лайфхакер по жизни.
Я не помню, как узнала, что роль больше не моя. Только ощущения. От подбородка до солнечного сплетения всё вынули и дышать стало не во что. И стыд – что теперь все знают, что, во-первых, у меня отобрали роль, во-вторых, все видят, что у меня от груди и до подбородка пусто. А люди не должны в этом месте быть пустыми. У них там шея, рёбра и лёгкие. Чтобы дышать и быть живым.
Взамен (или в качестве извинений) предложили рассказать стихотворение про «ёлку ветвистую, зелёную, чуть серебристую». Помню слёзы и обиду, с которыми учила слова. Не хотела возвращаться в садик. НИКОГДА. Как теперь общаться с хорошей воспитательницей, которая предала? Делать вид, что ничего не произошло и мне всё равно? Кому вообще верить? И можно ли верить вообще? Или те, кого ты любишь, рано или поздно тебя обменяют просто потому, что есть кто-то значимей? И всегда был? И ты разменная монета?
Утренник в тумане. Чётко, без запинки и без души, рассказала про ёлку. Дед Мороз слушал изо всех сил. Фотография есть с того праздника. На мне белая блузка, по-моему, с кружевным жабо, коричневый сарафан, сверху приколочен бантик, абсолютное мёртвое лицо. А должен был быть костюм лисы. Жёлто-оранжевый, плюшевый, с мордой на голове. Мама, конечно, ходила разбираться. Воспитательница оправдывалась, но ничего менять не стала. Спустя год ту самую роль лисы мне дали. Надо ли говорить, что это была уже совсем другая роль. Сатисфакции не случилось.
Ярость пришла гораздо позже, лет через тридцать, на терапии. До того момента я запрещала себе злиться и объясняла, что воспитательница хорошая и просто ошиблась.
Я сейчас с удовольствием вожусь с детьми старшего детсадовского и младшего школьного возраста. Берегу, как могу. Слишком хорошо знаю, как выглядит нанесённая травма значимым человеком. Там внутри всё останавливается, всё застывает. В глазах появляется испуг. И вина. И овер до хрена всего, что не выскажешь, потому что нет в лексиконе ещё таких слов. Человечек слишком мал.
Травма, с которой я работаю столько, сколько себя помню в психотерапии. Вторая по разрушительной силе в жизни. Сколько всего потом на неё было намотано, сколько возможностей было упущено. Рана перестала кровоточить и даже кости уже срослись. От подбородка до солнечного сплетения у меня теперь всё то, что должно быть. Но иногда напоминает о себе. Так старые травмы реагируют на погоду.
Иногда думаю, как всё могло сложиться, не будь той ситуации. Где бы я сейчас была? Какие результаты бы имела? Наверное, каждый шаг ни давался бы с таким трудом, не было бы вечного внутреннего диалога, в котором кто-то большой и неумолимый шепчет «не имеешь права, не заслуживаешь, с чего взяла, что ты звезда, марш под ёлку читать стишок про ёлку».
Думала ли любимая воспитательница о последствиях своего решения? Нет, конечно. Желая сохранить отношения с приятельницей, пошла по пути меньшего сопротивления - отобрала главную роль, надолго разрушив что-то важное в душе маленького человека…
